search
top

Наши в диаспоре


Баден-Баден, Нью-Йорк и другие эмигрантские места и истории

О культуре за границей, о феномене эмиграционной жизни.

Сюжетом для данной статьи послужило общение с художниками и публицистами, эмигрировавшими в свое время в Германию и США. Интересно было понять, удалось ли им обрести собственное «я» на чужбине. Кто-то уехал в надежде на спокойную жизнь и обеспеченную старость, кто-то занят поисками «идеального», а кому-то приходится «раздваиваться» и жить между Киевом и Нью-Йорком, потому что так сложились жизненные обстоятельства. Кто-то счастлив, а кто-то вынужден метаться по миру, кому-то одиноко и горестно на чужбине, но и в возвращении на родину не видит смысла.

Культурная жизнь Баден-Бадена

В Германии, как одной из высокоразвитых европейских стран принято уделять огромное внимание вопросам культуры. Естественно, в том же Берлине или баварской столице — Мюнхене, или главном городе земли Гессен — Франкфурте-на-Майне культурная жизнь кипит не меньше, чем в Киеве. Но что можно сказать о Баден-Бадене, так называемой «центром Европы», географически, как известно, этот самый центр Европы расположен в западноукраинском Рахове. А что касается славы Баден-Бадена как «летней культурной европейской столицы», то этот эпитет был актуален лет 150 назад, если не больше. Кто здесь только не бывал: Федор Михайлович Достоевский за семь недель пребывания здесь (чаще он жил в Висбадене под Франкфуртом) проигрался в пух и прах в знаменитом казино, наодалживал денег у Ивана Сергеевича Тургенева и тоже проиграл, а долг смог вернуть только много лет спустя, поперезакладывал даже носильные вещи и украшения жены Анны Сниткиной и все равно никак не мог избавиться от своего увлечения азартными играми, именно здесь и был вдохновлен на создание романа «Игрок». Иван Сергеевич Тургенев прожил здесь с 1863 по 1870 годы и потом еще бывал здесь наездами, на него даже обратила внимание сестра Фридриха Ницше во время прогулки. Музой Тургенева пожизненно была известная певица и педагог Полина Виардо, поговаривали даже, что неизвестно, кто действительно является отцом ее младшего сына Поля — законный муж или?.. Несколько раз сюда заезжал и Гоголь. Вдова композитора, пианистка Клара Шуман имела здесь изысканный салон.

Сегодня в Бадене есть несколько «культурных мест»: музей современного искусства Фрайдера Бурда, городская художественная галерея, курхаус, где проводятся концерты (в одном здании с казино) и Дворец музыкальных фестивалей, открытый в 1998 году. Билеты в музей стоят 8 гривен, а цены на корнцертные мероприятия колеблются от 15 до 250 евро — в зависимости от класса мероприятия и престижности мест (на гастроли оперной певицы, солистки Санкт-Петербургского Мариинского театра, много лет работающей по контракту за границей, Анны Нетребко самые дешевые, «галерочные» места стоили 50 евро и был полный аншлаг). Местные художники, которые являются членами «Общества поддержки молодых художников», созданного в 1955 году, выставляются в помещении бывшей паровой бани — «Дамфбаде».

Журналисты из Санкт-Петербурга Евгений Пазухин и Елена Жаворонкова, которые живут здесь уже более десяти лет, написали замечательную книгу «Будем делать Баден-Баден» (названием книги послужила строчка из шутливого стихотворения Андрея Воркунова:

А едва зашторит вечер
Нашу тесную избушку,
Будем делать Баден-Баден
Все на свете расстегая.

Само название города произошло не от немецкого «баден», что означает каупаться и не является призывом к всенепременному купанию в термальных источниках, полюбившихся здесь еще древним римлянам. Авторы книги пишут, что «Баден-Баден» следует прочитывать, как «Воды-Воды», да и официально сдвоенное название городка стало писаться лишь в начале ХХ века, а до этого произносилось лишь изустно, с целью отличать название маркграфства Баден со столицей в Карлсруэ от города, входящего в его состав. Название «Воды-Воды» звучит для него символично: в средневековье в периоды эпидемии чумы и холеры открывали все краны, сдерживающие напор источников и тогда мощные струи минеральной воды текли и затопляли городские улицы. Архивные данные свидетельствуют, что тем не менее такая своеобразная «санация» города способствовала сведению последствий эпидемии к снижению вспышек.

Виновный в «краже одуванчиков»

Е. Пазухин и Е. Жаворонкова провели колоссальную работу по сбору материалов и сама книга читается на одном дыхании, словно увлекательный роман. Тургенев и Достоевский предстают как живые на ее страницах, складывается впечатление, что мы находимся с ними на прогулке по Лихтентальской аллее, которая украшает город уже 350 лет. Но авторы дают не только исторический экскурс, несколько разделов посвящены и жизни современного города. Отдельная глава посвящена современным художникам, один из которых, например, прошел весьма суровые испытания и тем не менее нашел в себе силы вновь вернуться к творчеству: «Ганс-Йоахим Тегельбекерс. Из чрева матери, он, похоже, вышел с карандашом в руке. Закончив Карлсруйскую Академию искусств, стал работать учителем рисования в Шварцвальде: ученики его нещадно травили. В конце концов, он покинул школу со столь плохой аттестацией, что его педагогический диплом был аннулирован.

Ко всем несчастьям прибавилось еще то, что он, упав на льду, повредил позвоночник. В течение 20 лет перебивался редкими выставками и продажей по дешевке ландшафтных гравюр. Один из главных творческих и жизненных стимулов для художника — с детства пробудившаяся в нем страсть к цирку. Во время гастролей он не пропускает ни одного представления, делает наброски, «портреты» животных. Решил завести собственных зверей:

«Я приобрел морскую свинку, — вспоминает Ганс, — у свинки появилось потомство и вскоре их оказалось уже 50 или 60. Звери жили в маленьком садовом домике, где находилась моя мастерская. Там же жили и пауки, и птицы, и прочая живность. Так что было тесновато. Но я хотел иметь животных, чтобы все время их рисовать.

А еще я рисовал золотых рыбок и ящериц — все картинки маленького формата. Но зверей было так много, что брат, с которым я в то время жил, стал резко протестовать. Его также раздражало то, что весь подвал был забит моими находками: камнями, корнями, деревяшками и тому подобным».

Выяснилось, что зверей надо кормить.А он и сам-то мог прожить, лишь благодаря службе социальной помощи, работники которой внимательно за ним присматривали и, в конце-концов, «застукали». Ганс придумал собирать на прокорм животным одуванчики. Когда он мирно щипал их на газоне в центре города, на него накинулись проходившие мимо социальные работники, выхватили из рук туго набитую сумку, и одуванчики высыпались на землю. Уличенный, таким образом, в краже одуванчиков, злосчастный животновод был судим и отправлен на принудительное лечение.

Звери были конфискованы по суду. Но, что гораздо хуже, были уничтожены все его работы и коллекции, квалифицированные как мусор. Среди уничтоженного были рисунки, маски, скульптуры, стоившие ему многих часов, дней, месяцев работы. (…)

Оживал очень медленно: начал рисовать шариковой ручкой, фломастером, снова стал ходить в цирк.
Не так давно в здании Дамфбад прошла выставка работ Тегельбекерса под девизом «Художник 2002 года». (…)

Сейчас Ганс-Йоахим, помимо творчества, работает церковным служкой, открывая и закрывая Штифткирхе, и с утра до ночи бегает по Баден-Бадену, разнося продовольствие бедным старушкам.»

В Баден-Бадене есть одна особенность, характерная для маленького городка, стоит только загадать и ты обязательно встретишь кого угодно — Тегельбекерса я увидела вечером в супермаркете сети «Пеннимаркт» и попробовала «напроситься» к нему в мастерскую, но оказывается горький опыт даром ему не прошел — он шарахается от всех и вся и боится кого бы то ни было, даже давних знакомых, приглашать в свою мастерскую. Свой отказ он мотивировал тем, что у него совсем нет времени.

Мир обретенный и потайной

Селина Гурок, бывшая киевлянка, художник и искусствовед. Когда есть настроение и обстоятельства благоприятствуют, может работать очень много. Материалов по бедности имеет мало, зато фантазии и темперамента сколько угодно. Картины, созданные в технике темперы и гуаши, а также смешения различных техник, уникальны. Но они все еще ждут своего открытия. Пока что можно говорить, что это самый настоящий «андеграунд», тот самый неприглашенный и неофициальный, но искренний и неповторимый. Конечно, придет время и этих работ. Но никто ведь не говорил, что художникам легко жилось в какие-либо времена, будь это вечный изгнанник Караваджо, трудившийся в поте лица своего и прозябавший в нищете Ван Гог, уединившийся на Таити Гоген… Беседа с художником, это лишь маленькая частичка айсберга. За художника всегда говорят его картины:

— В чем, на твой взгляд, смысл и предназначение творчества? Какие явления, видения либо реалии тебя вдохновляют?

— Я могу браться за работу, когда на душе спокойно и радостно. Очень важна поддержка людей, чьим именем я дорожу. Вдохновляет меня музыка.
— Что является необходимым условием для создания благоприятной творческой атмосферы?
— Благоприятствующая окружающая обстановка: любовь, влечение, внутренний покой.
— Какие факторы служат помехами в твоей творческой реализации?
— Талант всегда беззащитен, а бездарность — зубаста. Условия жизни и отсутствие моральной душевной поддержки. И актеру нужен хоть один зритель.
— Любила ли ты рисовать в детстве?
— Многое зависит от учителя рисования. У меня был хороший учитель, он не навязывал нам какие-то академические схемы, а рассказывал истории из Конан-Дойля. А еще я посещала изостудию при Национальном университете им. Т. Шевченко, которой тогда руководил Дмитрий Селезнев, он был очень добрым человеком, а для ребенка это важно.
— А что послужило одним из основных толчков к тому, что ты взялась за кисть в уже довольно зрелом возрасте?
— Дочь тогда закончила школу и я почувствовала себя внутренне раскрепощенной. Вообще, страсть к искусству, я думаю, у меня врожденная. Моя мать вместо колыбельных пела мне романсы. А в 1990-м году я побывала на Иссык-Куле, там, где мать находилась в эвакуации в годы войны. Свою первую картину я назвала «Тамга» (в переводе с кыргызского означает «Клеймо»), так назывался поселок, рядом с которым мы отдыхали. И в тех же местах родился в свое время романс «Осень. Туманное утро. Даль из тонов перламутра…» Это был из любимых материнских романсов и свою первую картину я посвятила памяти о ней.
— Твои любимые художники?
— Это зависит от времени и состояния души: Эль Греко и Михаил Врубель. Хуан Миро и Джорджо Де Кирико. Волнует цвет и экспрессивная манера изображения. Всегда мне очень нравился Христос, изображенный в киевском Владимирском соборе Поленовым.
— Когда ты ехала в Германию, ты рассчитывала на какие-то интересные встречи и на то, что здесь ты найдешь круг единомышленников? Почему, на твой взгляд, ситуация оказалась тупиковой?
— Иначе я бы, конечно, не решилась на отъезд. Мы с моим покойным мужем пытались найти психоэкзистенциальный творческий центр в Рютте (это в окрестностях Фрайбурга, в свое время там побывал Андрей Белый), но его скоропостижная смерть выбила меня из колеи. Германия и немецкий менталитет чужды мне. Напрасно принято считать, что немцы точно и добросовестно выполняют свою работу. Это такой же миф, как и то, что русских здесь принято считать в основной массе дураками и бездельниками.
— Картина, которую ты бы хотела написать в ближайшее время, чему она будет посвящена?
— Она может родиться как отражение моего внутреннего состояния. Это может быть удивительное растение с золотыми узорами или луна в золотом и серебряном сиянии.
— Что ты можешь вложить в понятие «психология творчества»?
— Линия, оставляемая движением руки художника передает его психоэмоциональное состояние. И цвет, и сны цветные, сюжетные.
— А что ты думаешь о немецком менталитете?
— У немцев практически отсутствует свобода духа. Менталитет дрессированного животного. Здесь можно процитировать высказывание писателя и публициста Рейнгольда Шнейдера (1903-1958), сделанное им в одном из докладов после войны. Он открыто осудил негативные стороны немецкого менталитета. Он говорил, что «самая большая опасность для немцев: выдумывать, вместо того, чтобы стараться увидеть; требовать, вместо того, чтобы смиряться; натужно создавать образ реальности, вместо того, чтобы прини мать существующее; стремиться мстить всему миру за то, что он не соответствует произвольно сконструированным представлениям». (Прим.А.Л.: цит. по книге Е. Пазухина, Е. Жаворонковой «Будем делать Баден-Баден») Но, конечно, в позитивном плане можно отметить, что большинство немцев очень вежливые люди.
— А что ты можешь сказать об украинском менталитете?
— Для меня «Украиной» скорее является Москва. А Киев – это место, которое еще Геродот оценил, сравнил с раем земным. В молодости в Киеве меня обычно окружали люди добрые и бескорыстные, ценившие дружбу и обладавшие чувством прекрасного.
— Каких, на самом деле , качественных улучшений не хватает в политике Германии? А чего не хватает в Украине?
— Раньше немцы очень радовались, что Германия объединилась, а затем они столкнулись с рядом сложных экономических проблем. Ангела Меркель, которая сейчас пришла к власти, не знает насколько еще можно урезать размер социальных пособий для неимущих слоев населения. А среди крупных чиновников распространена коррупция. Что касается Украины, то здесь не хватает умных голов в экономическом управлении. И это проблема не только Украины, но и всего постсоветского пространства. В Украине не умеют использовать по назначению основное свое богатство – плодородные земли.
— В свое время ты встречалась с интересными личностями – художниками Николаем Глущенко в Киеве и лидером «Лианозовской группы» Львом Кропивницким в Москве, кинорежиссером и скульптором Иваном Кавалеридзе и другими. Что привлекало в них? Умели ли они относиться легко к жизненным проблемам?
— С детства меня привлекали правила дореволюционного этикета отношения мужчин к женщинам, преклонение перед женской красотой. У людей, которые были на 30 лет меня старше еще сохранялись эти манеры. В отце Льва Кропивницкого – Евгении Борисовиче было что-то от дореволюционных меценатов, он покровительствовал талантам, независимо от их творческого менталитета: от сына сапожника Генриха Сапгира до харьковчанина Эдуарда Савенко (Лимонова). Он их материально поддерживал и кормил. Иван Кавалеридзе был очень добрым человеком: когда я работала с архивными фондами, касающимимся его деятельности – он оставлял мне ключи от квартиры и говорил, где стоит обед. Талант его был недооценен в Москве. Ему даже не давали утвердить на главную роль в фильме «Повія» ту актрису, которую он хотел выбрать. Эту роль дали Людмиле Гурченко. Что касается жизненных проблем, то, например, Николай Глущенко побаивался каждого шороха, опасался, что из КГБ могут его забрать. А из органов к нему приходили, например, попросить почитать книгу В. Винниченко “Політична концепція в образах”. Во Франции Н. Глущенко был дружен с генералом Игнатьевым, который передал армейскую казну Советской власти и был послом.
— Несмотря на «послеоттепельные» и, позднее, «застойные» времена, представителям художественного «андеграунда» жилось не так уж грустно? Или они время от времени впадали в депрессию (я имею в виду украинских художников 1960-1970-х годов: Бориса Лобановского, Валерия Ламаха, Григория Гавриленко и других)?
— Они находили в своем творчестве «отдушину», в этом они чувствовали себя свободными. С голоду тогда никто не помирал. Можно было подработать в Художественном Фонде, какой-нибудь заказ выполнить. Правда, не всем эти заказы удавалось получить.
— А время после распада СССР оказалось для таких свободных художников более трудным, чем «застой». Почему, на твой взгляд?
— Как для кого. Кто имел связи на Западе и вовремя уехал и успешно там интегрировался – тем не так трудно. Мы все стали испытывать материальные проблемы. Вроде бы проще стало организовать свою выставку, но все решают теперь деньги. Произошла монетарная революция. Хотя, казалось бы, идеологического пресса уже нет. Та же Россия всегда отличалась страстью к экстремальным решениям и резкой смене декораций – в результате случился полный экономический развал. В Германии под руководством США прошел Нюрнбергский процесс, а в постсоветском пространстве та же номенклатура осталась на своих местах.

«Портрет художника в молодости» на заокеанском просторе.

С Альбертом Файнгольдом мы познакомились на его персональной выставке в январе этого года в Музее частных коллекций на Печерске. Бывший киевлянин вот уже почти 15 лет живет в Нью-Йорке, но очень часто прилетает в Киеве – здесь у него дети. Счастлив ли он в своих исканиях? Альберт сильно не рефлексирует по этому поводу – в конце концов, жизнь сама расставляет акценты. Мы решили поговорить о его творческих исканиях:

— Будучи художником и находясь много лет в эмиграции, как ты себя чувствуешь в социуме?
— Обретать себя я начал лишь прожив в эмиграции лет пять. Сначала у меня был очень сложный кризис, ведь когда я приехал с родителями и младшим братом в Америку – мне был 21 год и я был уже вполне сформировавшейся личностью. К тому времени я закончил в Киеве Республиканскую художественную школу, работал некоторое время декоратором в оперном театре, затем поступил в Киевский художественный институт на архитектурный факультет (ныне – Национальная академия изобразительного искусства и архитектуры), проучился там три года и уехал. А в Америке я столкнулся с тем, что там совершенно иная художественная среда. К примеру, у нас фигуративное направление в изобразительном искусстве никогда не умирало, хотя наряду с реалистической школой развивались и авангардные течения. А там никто не обучает такой манере живописи, как у нас. Есть в Филадельфии школа реалистической живописи, но в Нью-Йорке ничего подобного нет. Начиная с 1960-х годов, Нью-Йорк был центром развития абстрактного экспрессионизма, известными представителями которого являются Джордж Поллок, Марк Ротко и армянский эмигрант, вошедший в художественный авангард под псевдонимом Горьки. А мне привязывать себя к одному определенному авангардному направлению было очень тяжело. Я словно раздваивался: либо я должен был серьезно заниматься исключительно портретной живописью, либо уходить в чистые абстракции, чего мне делать не хотелось.
— А разве заниматься портретной живописью не прибыльное дело?
— Прибыльное, но неинтересное. Это живопись, напоминающая скорее фотографии,Сухая и лакированная, не дающая возможности реализовать себя творчески. Конъюнктура в чистом виде.
— И как ты нашел свою тему?
— В том же Бруклине или других уголках старого Нью-Йорка можно отыскать такие совершенно нетипичные, архаические места, которые можно ассоциировать с викторианской эпохой Генри Джеймса. Будучи прошлым самого Нью-Йорка, эти места были как бы и отражением моего собственного прошлого. Я стал создавать пейзажные серии. Именно эти работы я привез в Киев на свою выставку – их объединяет ностальгического поиск кусочков прошлого на чужбине. Но и в этом мне тоже было тесно. Я стал раздваиваться стилистически и эстетически. С одной стороны я продолжаю писать пейзажи, а с другой стороны пишу холсты, где фигуративная основа сочетается с экспрессивной фактурой живописи. Когда я думал о мастерах, которые меня вдохновляют – это прежде всего Рембрандт, как представитель классического фигуратива, Марк Ротко – в своих абстракциях и Жорж Руо как один из наиболее ярких представителей экспрессинистского течения в живописи начала ХХ века.
— А какой новый проект ты сейчас готовишь?
— Одна русская писательница написала такую фразу: «В мире нет ничего инфернальнее, чем Нью-Йоркское метро». Там крысы бегают, обитают бродяги. Но у этого метро есть и своя мифология, своя одухотворенность. Оно воспринимается как какой-то мистический лабиринт. И когда ты его мифологизируешь, мелькают какие-то образы, вкрапляются элементы из подсознательного. Мой проект посвящен поэтике транзита. Это холсты, изображающие мое видение Нью-Йоркского метро – меня интересует структура этого пространства и образы населяющие его. Так, увидев бездомного скрипача, я могу представить, что это, например, Орфей.
— А как ты пришел к преподаванию литературы?
— После окончания школы у меня бывали периоды, когда происходила какая-то внутренняя ломка и я подолгу даже не брал кисть в руки. И тогда я начал очень много читать произведения Кафки и Камю, Достоевского и Клайста. Я преподаю курс по литературной компаративистике (сравнительному литепратуроведению). Мир литературы для меня это альтернативное пространство. Когда я перенапрягался и «сгорал» от живописи – я находил себя в литературе. Я получил диплом бакалавра по английской литературе в Лонг-Айлендском университете. Позднее я получил степень магистра по компаративистике.
— А когда ты только приехал в США, то получал вэлферовское пособие, прежде чем стать на ноги там?
— Первоначально да, но это был короткий период. Но для личностной самооценки это не очень-то хорошо жить таким образом. И я стал перебиваться временными заработками: больше года я проработал при Госдепартаменте США в офисе учреждения, занимавшегося организацией выплат компенсаций жертвам Холокоста в странах Восточной и Центральной Европы.
— А сейчас, уже получив профессиональное образование в Америке, ты чувствуешь себя увереннее там?
— Нью-Йорк стал тем альтернативным пространством, которое мне было необходимо для становления личности. Сейчас я постоянно пребываю в состоянии транзита, но именно оно меня вдохновляет.

Новости о: ,

top